Лейб-гвардии майор - Страница 86

Ненавижу фальшивую патетику, она способна опошлить любое самое благородное начинание, но здесь и сейчас перед этим догорающим костром я честен, как никогда. Не перед кем рисоваться, а самого себя не обманешь.

Только воспоминания связывали меня с прошлым, но постепенно они размывались, становились нечеткими. Что-то чужое вторгалось в меня, искажая память, делая ее зыбкой и ненастоящей. Кто-то смело смешал осколки воспоминаний, и я теперь не мог разобрать, где мое, а где – настоящего Дитриха.

Вот я иду в школу, первый раз в первый класс, но почему-то вместо пожилой добродушной Марь Иванны вижу сухонького старикашку в лиловом камзоле и пропахшем мышами парике.

– Не выучишь к завтрашнему занятию, поставлю на горох, – угрожает учитель.

Он не обманет, обязательно выполнит обещание, и на моих коленках надолго останутся отметины от сухих горошин.

Первое свидание. Девочка с большими, похожими на бабочку бантиками и глазами цвета ясного и чистого неба, которую я провожаю после школы, любезно разрешает нести ее портфель. Он из розовой кожи, с кармашками для пенала и металлическими бляшками замка. Я горд и доволен собой.

И вдруг – будто вспышка молнии.

Дождь. Тучи, затянувшие всю небесную гладь. Я прячусь под навесом, и капли гулко барабанят по крыше. Рядом смущающаяся белокурая девчушка в сером домотканом платьице и переднике с вышитыми узорами. Ее волосы пахнут сеном, а губы – свежестью. Она готова на все, послушна любому моему… нет, не приказу, слову. Обычному такому слову, в которое не надо вкладывать ни угрозу, ни просьбу. И я знаю и в то же время не знаю, как ее зовут.

Я испугался: неужели пройдет еще немного времени и я все забуду? Душа растворится в чужой, я потеряю себя? Это, пожалуй, хуже, чем смерть.

Внутри эхом отозвался Дитрих. Кажется, он с удовольствием придет мне на смену. Может, это и произойдет в итоге? Душа курляндца одержит верх над моей. Я растворюсь в небытии, уйду на вторую роль или просто не стану существовать. Был такой Игорь Гусаров, и все… Весь вышел. Что в родном двадцать первом веке, что в восемнадцатом. История войдет в обычное русло. Нам надают по усам под Крымом, Елизавета свергнет законного императора, все будет зря…

Сзади послышался шорох. Я обернулся.

– Не спится, фон Гофен?

Из темноты вынырнул дежуривший ночью капитан-преображенец Иван Круглов – невысокий, худощавый, с узким лошадиным лицом англичанина. Интересно, откуда в наших пенатах столь по-европейски породистые человеческие особи?

– Да так, – неопределенно протянул я. – Не хочется.

– Завидую вам, барон. Мне вот спать сегодня по должности не положено, а глаза сами слипаются, – зевая, посетовал Круглов. – Дозволите погреться?

– Конечно. Подсаживайтесь.

Он протянул руки к костру.

– Ненавижу эти края. Все не по-людски. Днем жара, ночью холод собачий.

– Приходилось бывать здесь раньше? – спросил я скорее для поддержания разговора.

– А как же, – кивнул он.

– Опытом не поделитесь?

– Да нечем мне делиться. Давно это было. Так давно, что кажется, будто и не со мной.

– Очень жаль.

– Не жалейте, фон Гофен. Опыт – дело наживное. Приходит вне зависимости от нашего желания. Батька мой когда-то еще при Софье Азов приступом брал, весь раненый да больной воротился. Сказывал: степь, она такая, сама в руки не дается. Ее твердой силой взять можно, да и потом пальцы не разжимать, иначе утечет, будто водица.

– Если мы пришли сюда, то раз и навсегда, – глядя на дымок, тянущийся от костра, произнес я.

– Правильно говорите, господин адъютант. – Круглов раскурил трубку, стал попыхивать, будто паровоз. – Вот уж чего я на дух не переношу, так это дорогу. Силы-моченьки уже никакой нету, по делу настоящему начинаю скучать. Так тягомотно становится. Скорей бы в Азов попасть, надоело по степи мотаться. Хотя и там такая жизнь пойдет, только держись.

И вдруг он резко сменил тему:

– Барон, а вам никогда не приходила в голову мысль: а зачем нам все это?

– Простите, не понял… – опешил я.

– Постараюсь объяснить. – Круглов задумался, потом начал говорить медленно, почти нараспев: – Зачем нас, русаков, понесло в эти чужие для нас степи? Неужто своих земель маловато? Крути не крути, а дел недоделанных и на родине полно, а мы, заместо того чтобы ими заняться, на турок воевать идем.

Я мысленно присвистнул. Вопросы Круглов задал правильные, вот только ответы на них дать не так просто, как кажется. Бессмысленно рассказывать о государственной целесообразности тех или иных действий. Круглов смотрит на ситуацию с точки зрения обычного человека, пусть даже облаченного в офицерский мундир. По-своему он прав. Территории у России и без того огромные, людей на них мало. Сколько земель заброшено по разным причинам, а на тех, где худо-бедно теплится жизнь, бардака по самое горло. Закатывай рукава и наводи порядок.

Но ответ на его вопрос у меня был. В чем-то основанный на интуиции, в чем-то – на глубокой вере.

– Да как вам сказать, господин капитан… Мы здесь для того, чтобы наши дети, внуки и правнуки могли гордиться.

– Гордиться? – удивленно вскинулся Круглов. – Чем же, позвольте узнать?

– Простите за патетику, господин капитан. Великой родиной и великими предками. И еще для того, чтобы нас не схарчили. Империя жива до тех пор, пока расширяется. Стоит остановиться, перевести дух, отказаться от прошлого и… Я вспомнил страну, в которой родился и которой почти не помнил, и продолжил фразу: – И тогда будет плохо, господин капитан.

Круглов помолчал. Его лицо стало задумчивым и отрешенным.